(Фото: РИА «Новости»)
Международному гроссмейстеру Марку Тайманову и лет немало (88), и профессий он испробовал не меньше: шахматист, пианист, журналист, писатель и киноартист. В каждой профессии достигал вершин. За доской боролся за мировое первенство, был четвертым в мире в рейтинге Эло, чемпионом СССР, побеждал в составе сборной нашей страны на шахматных олимпиадах. Двукратный чемпион мира… среди сеньоров — шахматистов старше 60 лет. Фортепианный дуэт Любовь Брук (первая жена гроссмейстера) — Марк Тайманов с успехом гастролировал по всему миру, пластинки шли нарасхват. Много лет был шахматным обозревателем «Огонька». Вел шахматные передачи на телевидении. Обаятельный, импозантный комментатор, с мягким юмором разбиравший не только партии, но и поведение непримиримых соперников (особенно запомнились ежевечерние появления Тайманова в эфире во время ленинградского матча за мировую корону между Анатолием Карповым и Гарри Каспаровым), пользовался любовью многочисленной аудитории. Автор семи книг. Среди его друзей немало ярких исторических личностей. Марк Евгеньевич — блестящий, остроумный рассказчик. Он и сегодня трудится: занят созданием собственной шахматной школы. Вообще-то начинал он свою трудовую деятельность с работы в кино. В неполных 11 лет снялся в главной роли в фильме «Концерт Бетховена».
Неудивительно, что многие считают Марка Тайманова баловнем судьбы. Даже те, кто отлично знает, что в былые времена хлебнуть ему довелось немало, о чем он правдиво написал в своей книге «Я был жертвой Фишера», ставшей бестселлером в начале 1990-х. Интересно, считает ли он сам себя таковым? Это можно попытаться выяснить только в ходе очной беседы. Напросившись в гости, сразу же убеждаемся, что гроссмейстер не только в прекрасной физической форме, но и в творческой. В его рабочем кабинете два компьютера, разнообразные гаджеты, пианино. Обстановка дисциплинирует. Всех, кроме разве что эрдель-терьера Джессики, к которой хозяин заметно благоволит.
В 1930-х я был суперстар
— Вы начали творческий путь вовсе не с шахмат, а с кино, сыграв еще ребенком роль скрипача в фильме «Концерт Бетховена». Но когда ваша семья переехала в Ленинград, вы все-таки выбрали карьеру шахматиста. Почему?
— Начну с того, что родился я в Харькове, а затем мои родители решили перебраться в Ленинград. Сегодня я могу с уверенностью сказать, что я больше петербуржец, нежели харьковчанин. Свои первые шаги в нашем с вами городе я делал даже не в кино, а в музыке. Занимался в школе при Ленинградской консерватории. Играл на пианино. Именно благодаря своим занятиям музыкой я оказался в поле зрения кинематографистов. В середине 1930-х годов в город приехала съемочная группа «Беларусьфильма». Они задумали снять фильм о дружбе, конкуренции, забавах, развлечениях юных советских музыкантов. Недолго думая, они посетили нашу музыкальную школу и почему-то выбрали меня на главную роль.
— Но вы ведь пианист, а сыграли скрипача.
— Это была очень смелая идея режиссера, ведь на скрипке я играть не умел. А по фильму мне предстояло выступить ни больше ни меньше со скрипичным концертом Бетховена. Сам я, конечно, сделать этого не мог, для этого нужны годы занятий и специфическое дарование. Поэтому моей задачей было изобразить игру юного скрипача, что мне и удалось. Я специально полгода постигал этот прекрасный инструмент, учился красиво держать скрипку и делать правильные движения руками. Спустя много лет в наш город приехал знаменитый американский скрипач Исаак Стерн. Мы с ним подружились. И он как-то раз сказал мне: «Послушай, Марк. Я дал несколько мастер-классов для советских скрипачей. В их мастерстве нет никаких сомнений, но меня смущает отсутствие артистизма. Только однажды я видел, как ваш скрипач играл эмоционально, что мне очень понравилось. Это юный мальчик из фильма ’’Концерт Бетховена’’». Я говорю: «Айзек, это был не скрипач, это был я» (смеется).
— Почему вы не стали актером, раз у вас все так здорово получалось?
— Да, я не снимался в кино постоянно, но мне довелось, например, сыграть роль в фильме «Гроссмейстер». Там снимался Андрей Мягков, а мне досталась эпизодическая роль. В то же время в этом фильме засветился еще один знаменитый шахматист — Виктор Корчной.
— После бегства Корчного из СССР фильм запретили?
— Нет (улыбается). Хороший, кстати, получился фильм, иногда он проскакивает по телевидению. Так что считаю, что в актерском деле я тоже преуспел. После фильма «Концерт Бетховена» я и вовсе превратился в суперстар (смеется). Эта кинокартина попала на международный фестиваль в Париже и получила специальную награду. Наш фильм собрал большую аудиторию, нежели легендарный «Чапаев». Плакаты были развешены по всему городу, а я, как главный герой, оказался в центре внимания.
— Так как вы все-таки пришли в шахматы?
— В Ленинграде открылся Дворец пионеров. Настоящий центр творчества, объединивший множество талантливых людей. И меня, мальчика, пригласили на торжественное открытие. Директор Дворца пионеров спросил меня: «Чем ты хочешь у нас заниматься?» И я ответил: «Шахматами». Это спонтанное счастливое решение, подсказанное судьбой. Ведь в то время я особенно шахматами не увлекался, меня больше интересовал футбол. Мы играли во дворе. И коллектив у нас был, надо сказать, знатный. Помимо меня играл еще великий актер Владислав Стржельчик. Но, как видите, ни один из нас футболистом не стал, хотя я играл за сборную Дворца пионеров. Полузащитником. Почему же я все-таки выбрал шахматы? Здесь надо отметить, что мой отец любил этот вид спорта и, можно сказать, умер за шахматной доской. Он был любителем, но сумел привить мне любовь к своему увлечению. И вот я оказался во Дворце пионеров, где мне были предоставлены все возможности для развития таланта. Для шахматистов выделили специальную комнату, где была тишина и покой. А на стене висел портрет всеобщего кумира…
— Сталина?
— (Смеется.) Нет, Михаила Моисеевича Ботвинника. Если же говорить о Сталине, то, несмотря на все невзгоды, пережитые нашим народом, нашей страной, нельзя не отметить, что при нем всегда соблюдалась линия: «Спасибо за наше счастливое детство, за нашу счастливую жизнь Сталину и родной стране». Вновь возвращаясь к фильму «Концерт Бетховена», не могу не вспомнить прозвучавшую там патриотическую песню (тут Марк Евгеньевич неожиданно запел): «Эх, хорошо в стране Советской жить, эх, хорошо свою страну любить, эх, хорошо стране полезным быть, красный галстук с гордостью носить, да, носить!» А мы еще добавляли: доносить! (Смеется.)
0:6 — это предательство
— Марк Евгеньевич, кто из ваших друзей или коллег придумал ставшую знаменитой добрую шутку, назвав вас «лучшим пианистом среди шахматистов и лучшим шахматистом среди пианистов»?
— Вы находите ее доброй?
— Разве нет? Чемпиона мира Василия Смыслова называли лучшим певцом среди шахматистов и лучшим шахматистом среди певцов. Василий Васильевич никогда не обижался.
— А вот я как раз обижался! Смыслову, возможно, эта шутка и казалась безобидной, ведь он-то пел не всерьез, не занимался этим профессионально. Я же был профессионалом и в музыке, и в шахматах, так что меня это задевало.
— Но автор-то вам известен?
— Нет. Этого выяснить не удалось.
— Но ведь очень тяжело одновременно заниматься и музыкой, и шахматами, причем и в том, и в другом достигая мирового уровня. Тем более что вы же много гастролировали как пианист.
— А я никогда не занимался шахматами и музыкой одновременно. Когда я занимался шахматами, я отдыхал от музыки. Когда занимался музыкой, отдыхал от шахмат. Так что вся моя жизнь — сплошной отдых.
— Как вы настраиваетесь на важную шахматную партию? Для вас важно отношение к сопернику?
— Для меня — да. Я разделял соперников на противников и партнеров. Конечно, противник для меня совсем не то, что, скажем, для Корчного. Он считал, что нужно ненавидеть любого соперника во время партии. По-моему, ему это удавалось, правда, не всегда он отключал эмоции по окончании игры. Во время матча с Карповым он повесил у себя в номере портрет Анатолия и с удовольствием в него плевал. Ему и настраиваться особо было не надо. Он жил в этом мире, мире шахмат, не замечая ничего другого. Вспоминаю такой случай. Идет командное первенство Ленинграда. В общем, не самый важный турнир. Мы с Виктором — первые доски своих спортивных обществ и встречаемся в день рождения Корчного. Приглашены гости. Я — в числе приглашенных, поэтому понимаю, что партия должна продлиться минут 15. Сажусь за столик и спрашиваю: «Ну что, Виктор, ничья?» Тот чеканит: «Какая ничья?! Играем». А в зале Белла (жена Корчного. — «Спорт День за Днем»), она ждет, нервничает. Виктор не обращает на это ни малейшего внимания и вспоминает о своем дне рождения, о жене, о гостях лишь по завершении партии. Такой уж он человек.
Мне же всегда было сложно настроиться играть на победу, встречаясь с патриархом отечественных шахмат Михаилом Моисеевичем Ботвинником. Он был моим учителем, и я даже считал, что не имею морального права пытаться его обыграть. Но был любопытный случай. На одном турнире мы с ним встретились за доской, позиция у меня была получше, но я предложил ничью. Тогда было принято решение бороться с так называемыми гроссмейстерскими ничьими, и заключать мир до 30-го хода можно было лишь с согласия судьи. Ботвинник от моего предложения отказался. Я сделал довольно сильный ход. Ботвинник подумал-подумал и сказал, что все же согласен на ничью. Я очень удивился, но все же пошел к рефери Игорю Бондаревскому. Тот посмотрел на доску, оценил позицию и фиксировать мир отказался. Мы продолжили играть, и я одержал победу. Михаил Моисеевич заметно обиделся, о чем и поведал нашему общему другу гроссмейстеру Саломону Флору. Когда Ботвинник на кого-то обижался, он наказывал «провинившегося» отказом в общении. В случае со мной наказание было краткосрочным.
— А как вы относились к Фишеру? Какие чувства вы испытывали к этому сопернику?
— Уважение, в первую очередь большое уважение. И сегодня испытываю. Несмотря на то что наш с ним матч стал драматическим событием в моей биографии. Мало того, что мое самолюбие шахматиста было сильнейшим образом уязвлено. Из моей жизни было вычеркнуто два творческих года. Как минимум. В результате моего катастрофического поражения со счетом 0:6 я два года не играл в турнирах и не выступал как музыкант. В верхах это поражение расценили чуть ли не как предательство. Все привыкли к тому, что советские шахматисты всегда побеждают. А тут наш гроссмейстер проиграл какому-то американцу, да еще и со счетом 0:6.
Компьютер нашел правильный ход через 20 лет
— Марк Евгеньевич, вам не повезло тогда. В том отборочном цикле вы первым попали под каток, именовавшийся Фишером. Но вскоре с тем же счетом проигрывает Бент Ларсен, почти с таким же — недавний чемпион мира Тигран Петросян, а затем в поединке за шахматную корону ненасытный Фишер громит и Бориса Спасского. Всем должно было стать ясно, что Фишер — это Фишер!
— Вот я и говорю, что первым моим адвокатом стал Ларсен, вторым — Петросян... Тогда считали, что, если советский гроссмейстер, даже такой патриотично настроенный, как Тайманов, уступает американцу 0:6, это просто так произойти не может. Но датчанин Ларсен — уже иная история. Потом Петросян несколько укрепил наших руководителей в мысли, что просто Фишер — это сила! А начиналось все с того, что меня лишили стипендии шахматиста сборной СССР, лишили звания заслуженного мастера спорта... Потом, кстати, вернули, так что я — дважды заслуженный (смеется). Просто так, за поражение всю эту травлю начать было нельзя. Поэтому, когда я возвращался из Ванкувера в жутком настроении после матча с Фишером, на таможне исчез мой чемодан. Проверяли его содержимое (улыбается). А затем проверяли уже в моем присутствии. Нашли книгу Солженицына, который, замечу в скобках, тогда еще был советским гражданином, жил на даче у Ростроповича. Я знал, что в Канаде во время матча будут пресс-конференции и вопросы о Солженицыне просто неизбежны. Купил, чтобы хотя бы знать, о чем речь. Начальник таможни мне сказал прямо: «Марк Евгеньевич, если б вы выиграли у Фишера и купили бы полное собрание сочинений Солженицына, я бы лично помог вам донести его до такси. А теперь уж не обессудьте». Дело в том, что нас таможенники прежде не досматривали. Относились к нам заботливо. СССР стоял на трех китах: балет, цирк и шахматы (интеллектуальное превосходство). Это сказывалось на отношении к ведущим гроссмейстерам. Еще у меня нашли валюту в конверте — 1100 гульденов. Я о ней вообще не думал. Ведь в том же конверте было и письмо от экс чемпиона мира Макса Эйве Флору, в котором он писал, что это — гонорар для самого Сало и еще кого-то за статьи о шахматах в голландской прессе. То есть из письма вытекало, что деньги не мои. Не спасло. Мстислав Ростропович потом шутил: «Слышали, какие неприятности у Солженицына? У него на таможне обнаружили книгу Тайманова ’’Защита Нимцовича’’».
— У нас в стране был золотой век шахмат. Почему сейчас все это потеряно, шахматы потеряли популярность, а наши гроссмейстеры давно не бьются за корону?
— Золотой век шахмат, XX век, был не только у нас. Это был золотой век для всего мира. Сколько было великих противостояний! Мы помним всех чемпионов мира, но после того, как Гарри Каспаров перестал играть, это звание нивелировалось. Исчезли личности. По своим моральным качествам, по харизме, артистизму, творческой составляющей нынешние звезды уже не те, что прежде. Это именно спортсмены, а не представители интеллектуального, элегантного вида. Для меня шахматы — это прежде всего искусство, творческий процесс, возможность фантазировать. Сейчас все превратилось в простое решение математических, логических задач.
— Во всем виноват компьютер?
— Да, из-за него все превратилось в голый спорт, без изюминки. К тому же шахматы сегодня — это слишком жирный пирог с огромными призовыми. Выигрываешь — получаешь их, проигрываешь — остаешься ни с чем. Игра потеряла социальную значимость. Раньше мы видели настоящие сражения людей! Возьмем хотя бы Карпова и Каспарова, совершенно разных по характеру, мировоззрению и прочим вещам. Это были шекспировские страсти. А сейчас мы видим Магнуса Карлсена, манера игры которого — в чистом виде компьютер. Минимум ошибок, максимум результата. Владимир Крамник — очень приятный человек, сильный гроссмейстер, но поразить какими-то творческими, артистическими способностями он не может.
— Есть ли способ вернуть былое величие? Может, стоит перейти на более непредсказуемые, фишеровские шахматы?
— Нет, вряд ли это поможет. Роберт Фишер, конечно, фигура интересная, он придумал свои шахматы. Я вспоминаю про него несколько занятных историй, отчасти раскрывающих его личность. Я проиграл ему со счетом 0:6, но важно не это. Важно то, что перед началом наших поединков Фишер поставил условие, запретив мне ходить туда-сюда возле доски после сделанного хода. Это моя манера, но в знак уважения к Фишеру я отказался от нее и уходил бродить за кулисы. В свою очередь, я тоже поставил Роберту условие: он не должен был дрыгать коленями, когда думает. Это тоже его отличительная черта… К моему удивлению, он согласился. После поражений в первых двух партиях я не впадал в отчаяние и надеялся переломить ход встречи. Но потом случилось непоправимое. В третьей партии Фишер загнал меня в тупик. Я думал над одним ходом 72 минуты, перебрал несколько десятков вариантов, но каждый из них был бесперспективным. Это было что-то мистическое, я не понимал, что делать дальше, и в итоге сделал очень плохой ход. Проиграл. Для меня это стало ударом. Интересно, что только через 20 лет, когда стали пользоваться компьютерами, в той партии нашли правильный ход, с помощью которого я мог бы победить американца. В течение двух десятков лет гроссмейстеры анализировали ту игру и не могли найти нужного варианта. И только компьютер сумел это сделать. Так что, пожалуй, даже гениальный Фишер не смог бы перебороть технический прогресс.